Дней связующая нить. О родных Даниила Хармса - Марина Махортова

Дней связующая нить

О родных Даниила Хармса

Марина Махортова

© Марина Махортова, 2017

ISBN 978-5-4485-2060-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

О прадеде Даниила Хармса

Возвращение домой

Отчизне кубок сей, друзья!

Страна, где мы впервые

Вкусили радость бытия,

Поля, холмы родные,

Родного неба милый свет,

Знакомые потоки,

Златые игры первых лет

И первых лет уроки,

Что вашу прелесть заменит?

О родина святая,

Какое сердце не дрожит,

Тебя благословляя!

– Задремали, барин? – оборотясь к ездоку, мирно покачивающемуся в коляске, спросил кучер – Скоро доедем! Уже, на дорогу до Терешки свернули, чуете, как потряхивает?

– И то верно! Вот они родные ухабы! А знаешь, братец, все равно хорошо! После военных-то дорог, когда сутками не спишь, не ешь, у тебя в коляске, лежишь, как в люльке. Вот и сморило. А воздух-то какой! Я и забыл, какой у нас дух легкий, привольный! – Молодой черноусый офицер, с радостным удивлением потянулся, привстав в коляске, и глубоко вдохнул запах цветущих трав.

– Оно так! Свое, значит, ничем не вытравишь. Дома-то завсегда лучше. А правда, говорят, вы и в заграничных странах бывали, басурман воевали?

– Было, братец, было! А тебе зачем?

– Да вот, интересуюсь, самого главного ихнего, Наполеона, поглядеть, вашему благородию, доводилось? Говорят, поймали его? Али врут?

– Нет, не врут. Только Наполеона я не встречал, а вот Государя нашего, Александра Павловича видеть приходилось. Вот как тебя! Когда наши войска в Париж входили! Никогда не забуду!

– Ей-богу? – кучер дернул поводья и коляску чувствительно тряхнуло.

– Ей-богу! – расхохотался офицер, ну хочешь перекрещусь! Да ты так меня в канаву вывалишь, вот матушка-то обрадуется.! И от батюшки будет тебе вместо водки, плетей! Смотри, давай, на дорогу! Интересуется он!

– А чего смотреть, вон крыши-то виднеются, и сосны господские. Я завсегда по соснам определяюсь, доехали, аль нет. Нигде в тутошних местах таких сосен нету. Видать барин, нарочно насадил.

– Верно, у батюшки много разных затей в усадьбе было, да нынче он уже не таков, постарел гвардии майор Иван Васильевич Колюбакин.

– Ну что ж, такой значит порядок в жизни положен, один старится, другой в силу входит. Вот вы барин, какой молодец! Любо-дорого поглядеть! И то слово, радость отцу-матери! И, слава тебе, Господи, с такой войны живой вернулись!

– Что-то ты меня захвалил! Не иначе, как и от меня на водку получить думаешь! Получишь, получишь! Ради такого дня, не жалко! Домой приехал! – и молодой офицер нетерпеливо соскочил с коляски, не дожидаясь, когда она остановиться. Он слегка поморщился, неловко ступив на левую ногу, но тряхнул головой и кинулся к крыльцу родительского дома.

Герой, о котором идет наш рассказ, был молодой человек 20 лет, штабс-капитан лейб-гвардии гренадерского полка-Василий Иванович Колюбакин.

После заграничного похода, получив отпуск, Василий Колюбакин смог наконец приехать к родным домой, в имение Дворянская Терешка Хвалынского уезда Саратовской губернии.

Вбежав в дом, Василий с бьющимся сердцем, узнавал родные запахи и звуки. Вот заскрипела верхняя ступенька на крыльце под его щегольскими сапогами, а он и позабыл, как протяжно она пела. Вот потянуло батюшкиным табаком из комнат, особым, душистым, с донником. Вот что-то звякнуло, видно разбили склянку, кто-то ойкнул и сразу захлопали двери в доме. Молодой офицер, давно забывший, что такое робость, с волнением вошел в гостиную.

– Маменька! Братец приехали! – раздался детский голосок.

– Это кому это я тут братец, покажись? – стараясь шуткой, скрыть смущение от встречи с родными, пробасил Василий.

– Батюшка Василий Иванович! Какой же вы стали! А голос-то, какой густой сделался, ну чисто генерал! Слава тебе, Царица небесная! Услышала Матерь Божия наши молитвы, дождались родители праздника! – запричитала старуха нянька.

– Что-то я со света, никого толком признать не могу, нянюшка, ты ли это?

– Поди, нянька, поди! Дай мне сына своего обнять! – дрожащим голосом проговорил старый майор, протягивая к Василию руки. Рядом с отцом стояла, прижав к губам платок, матушка Александра Васильевна и глядела на своего первенца глазами, полными слез.

– Маменька, что же Вы плачете, ведь братец живой-здоровый приехали! И, верно, подарки всем привезли! – прервал трогательную встречу все тот же детский голосок.

– Наташа! Как можно! Вот погляди, Васенька, на эту егозу. Сестрица твоя, Наталья. Десятый год всего, а бедовая страх! И никакого почтения к родительнице – задыхаясь, выговорила наконец Александра Васильевна.

– Ах, матушка, дайте-ка я со всею почтительностью поцелую Ваши руки. Как же я мечтал об этом на войне! – наклоняя кудрявую голову к матери, проговорил Василий Колюбакин.

– Но каков герой наш! – громко сморкаясь, сказал отец. – Вылитый я, в бытность мою на войне с туркою. И статью, и выправкой, и удалью! Да и то сказать, в гренадеры лишь бы кого не возьмут, а уж в гвардию и подавно. Но полно, нежничать, да слезы лить. Вели, Александра Васильевна, девкам столы накрывать, да гостя дорогого потчевать.

Умывшись с дороги и едва переведя дух от родственных объятий, наш герой был усажен за богатый стол, который по такому случаю накрыт был в зале. В одном углу залы вделан был шкаф с лучшими фарфоровыми чашками, которые редко употреблялись, и с двумя фарфоровыми китайскими болванами. В другом углу на мраморном столике стояли столовые часы. В зале были еще стенные часы: с курантами, то есть с музыкой. Зеркала в простенке между окнами залы были в потускневших вызолоченных рамах.

Со щемящим чувством смотрел Василий на стены дома родителей, что были обиты грубыми обоями. Обои эти на полтора аршина не доходили до полу; этот остаток, называвшийся панелью, был обтянут толстым холстом и выкрашен на клею мелом и разрисованы домашним художником. С удивлением видел Василий подросших сестер – Агашу, Наташу, Лизоньку, малышку Глафиру, да братца Петрушу – заполнивших в его отсутствие низенькие комнаты старого помещичьего дома. А Петруша не сводил глаз с молодого офицера, так и норовя незаметно потрогать военную амуницию старшего брата.

Василий узнавал и не узнавал родную семью. В свои 20 лет он столько успел прожить и прочувствовать, что с полным правом мог ощущать себя настоящим ветераном. За его плечами были сражения, потери друзей, боевые раны и награды. А здесь, дома жизнь текла по-прежнему неспешно. Только родители, как и родительский дом, постарели и как бы сделались меньше ростом.

– А помните, маменька, как вы брали мою голову, когда я был маленький, себе на колени, и с ласкою расчесывали своим гребешком. Вы все говорили, что таких кудрей, как у меня, ни у кого в целом свете нет?

– Неужто, Васенька, ты про это помнишь? – всплеснула руками Александра Васильевна. Она по случаю возвращения сына принарядилась, была в высоком кружевном чепце, разрумянившаяся от волнения. Глаза ее, большие и темные, как у сына, ярко блестели, то ли от близких слез, то ли от сдерживаемой радости.

– Никогда не забывал! – серьезно сказал Василий. – Может этим и спасался, да еще вашим молитвами, матушка.

– И я за вас, братец, каждый день молилась! Маменька велела, почитай каждый день, в нашей домовой церкви службу справлять, за воинов молиться. – встряла в разговор бойкая Наташа.

– Вот в кого такая уродилась? – погрозил пальцем старый майор-почто старших перебиваешь и без спросу говоришь?

– В вас уродилась, батюшка, сами говорили! – Наташа потупилась. Очень ей хотелось старшему брату понравиться.

– И то верно, папенька! Колюбакинская порода сразу видна! Зря что ли у сестрицы Наташеньки на носу веснушки показались! Солнышко поцеловало! Колюбака и есть! – развеселился Василий. Наташу бросило в краску, и она кинулась вон из-за стола.

– Ох, и застыдил ты нашу разумницу. Наташа, не гляди, что на мала, первая отцу помощница. Себя, почитай выше Петруши и Аглаи в дому ставит. Скоро, Натальей Ивановной величать начнем. —покачала с улыбкой головой матушка.

– А почерк, сударь мой, какой изрядный у ней оказался, пишет лучше старших, буковка к буковке. Да и книжки, я приметил, из моей библиотеки тайком себе в спаленку носит. Уж не знаю, что она в них разбирает? – добавил довольно Иван Васильевич.

– Ох, отец мой! Выучишь ты ее на свою голову! Многие знания, многие печали, тебе ли не знать. – покачала головой Александра Васильевна

– А мне, батюшка, ведь ваша наука на пользу пошла. Учителем моим первым были вы отец. Признательно сказать, я был туп к наукам, любил более резвость, однако же время и ваше терпение все преодолели. И книги из того шкафчика, что с синими стеклышками в вашем кабинете, я тоже полюбил.